В.О. Вивсик «Малютка Руфь, узница»

«...Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни» (Откр. 2:10).
«Природа есть своеобразное Евангелие, благовествующее непрестанную творческую силу, премудрость и величие Бога; и не только небеса, но и недра земли проповедуют славу Божию» (М. Ломоносов).
Город Майкоп раскинулся но побережью реки Белая, у самого подножия гор Северного Кавказа. Природа этих мест буйством своей красоты пленяет взор и вызывает невольный восторг творческой силой Создателя этой красоты.
Вершины гор в нахлобученных снежных шапках вздыбились в заоблачную лазурную высь, отражая яркие золотистые лучи солнца своей ослепительной белизной. А между гор тихо плывут табунами нежно-белые туманы, щедро орошая изумрудную зелень лесов.
Бог дал человеку все необходимое для радостной и счастливой жизни на земле. Но человек поддался искушению сатаны, и грех разделил его с Богом. Земля обагрилась братоубийственной кровью, подверглась проклятию, и с тех пор на ней идут параллельно любовь и ненависть, добро и зло… Сорняки и пшеница растут на одном поле... Умножились людские страдания; зло и насилие распространяется в мире, как смертельный рак. И если бы не сдерживающая рука Творца, человек уже давно бы уничтожил сам себя в потоке греха и взаимной ненависти.
Именно этого хотел сатана, искушая Еву. Но Бог послал в мир Своего Единородного Сына в жертву для искупления грехов и спасения человека от вечной гибели. Мир разделился на два лагеря: спасенных во Христе и неспасенных. Враг душ человеческих сосредоточил все свои силы на борьбу с последователями Христа, которые с первых веков христианской эры смело несли в мир знамя Божьей любви, обагренное Кровью голгофской жертвы Христа. Они несли его через мрак подземелья, через пламя костров, через кровавые арены колизеев, где они умирали, растерзанные голодными зверями перед взором кровожадной толпы. Кровь святых, пролитая вовсе века благодати Христовой, дала обильный урожай для всех грядущих поколений. И до наших дней мы пожинаем плоды этих жертв.
***
В начале 30-х годов гонение на верующих в Советском Союзе особенно усилилось. В живописном городе Майкопе была церковь ЕХБ, отличавшаяся усердием в служении Господу и духовным единодушием ее членов. Но и сюда достигла рука безбожных властей. В самый канун Рождества 1939 года было арестовано несколько активных членов церкви. Однако, преследования верующих не только не помешали распространению христианства, но даже в некотором смысле способствовали ему.
Вот один пример этого.
В начале января 1940 года ночью в дом брата Г. Моисеенко ворвалось несколько милиционеров, которые сразу приступили к обыску, не предъявив хозяину ордера на право обыска. Перевернув все в доме и не найдя ничего дискриминирующего власть или закон, они все же арестовали дочь хозяина Елену и ее мужа Валентина, не разрешив им даже попрощаться с родителями. Дальнейшие события записаны со слов самой Елены Григорьевны:
«Валентину надели наручники и увезли первого. Мама протянула руки, чтобы обнять меня, но милиционер грубо оттолкнул ее и приказал всем оставшимся не выходить из дома и соблюдать тишину. Прежде чем меня увели, отец только успел сказать: «Доченька, будь верна Ему!..»
Меня привели в майкопское отделение милиции. В ярко освещенном кабинете следователя за широким столом сидел человек в очках с золотой оправой. Он оторвал взгляд от лежавших перед ним бумаг и посмотрел на меня поверх очков усталыми глазами.
— Ты — Моисеенко Елена Григорьевна? — начал он допрос.
— Да.
— Девичья фамилия — Березенко?
— Да.
— Год рождения?
— 9-го мая 1915 года...
Допрос продолжался недолго. Главной темой была моя принадлежность к религиозной «секте». Следователь кончил свои записи, снял очки, и лицо его вдруг стало простым и добрым.
- Слушай, Лена, - сказал он мягко, по-отцовски, ты еще так молода. Природа щедро одарила тебя своими дарами: красотой, умом и здоровьем. Выслушай меня не как следователя, а как человека, обогащенного опытом и желающего тебе добра. По возрасту я гожусь тебе в отцы...
Он испытующе смотрел на меня. Голос его был спокойный, немного печальный. Я внутренне молилась, прося Бога помочь мне остаться верной Ему до конца, чего бы это мне не стоило.
После короткой паузы следователь начал объяснять мне всю серьезность моего «преступления» и что по закону я подпадаю под 58-ю статью. Я, конечно, не имела понятия, что это значит. Видя мое равнодушие, он объяснил, что по 10-му и 11-му пунктам этой статьи виновному присуждается высшая мера наказания, т.е. расстрел.
Я хотела его спросить, в чем моя вина и за что мне предстоит такая высокая мера наказания, но от волнения я не могла вымолвить ни слова.
Следователь заметил мое смущение и сказал:
— Но есть выход из создавшегося положения, если я согласна принять некоторые условия... Враги нашего социалистического строя проникают во все слои общества, под видом верующих, с целью подорвать работу советского правительства и тормозить построение коммунизма. Ты будешь помогать нам бороться с этими врагами страны - докладывать нам один раз в неделю о том, что происходит в церкви: кто откуда приехал, о чем говорили и т.п.
От этого предложения меня бросило в пот. Я тихо, но твердо сказала:
— Этого условия я не могу принять.
Лицо следователя сразу изменилось. Из добродушного стало холодным и злым. На щеке задергался мускул. Но он сдержал свой гнев и тем же умеренным голосом сказал:
— Ты не спеши, Лена. Хорошенько обдумай, прежде чем делать окончательное решение. От этого будет зависеть также судьба твоего мужа... - закончил он многозначительно.
Ом нажал кнопку и вызвал дежурного сержанта, который отвел меня в камеру-одиночку. В камере ничего не было, кроме табуретки и откидной полки, служившей кроватью для заключенного. У дверей стояло ведро-параша. Каждое утро ровно в пять часов полку откидывали к стене и замыкали до 11-и часов ночи. Иногда уносили и табуретку, как излишнюю роскошь для особо «упрямых» подследственных заключенных.
Там я пробыла семь месяцев. Лена замолчала. На ее задумчивое лицо легла грустная тень. Дело мое вели три следователя, — продолжала она.
— Почти ежедневно меня вызывали на допросы, которые продолжались часами. Я знала, что на допросах людей часто избивали и даже применяли пытки.
Когда меня приводили на очередной допрос, я просила следователя, чтобы меня не били по животу, так как я была беременна. Один следователь, мой однофамилец Моисеенко, раздраженно сказал:
— Гражданка Моисеенко, мы никого не бьем! Наша обязанность — собрать точные факты, согласно чего суд выносит свое решение.
Я уже не раз слышала о способах, которые в тюрьмах применяли, чтобы заставить подсудимого подписать бумаги с этими «фактами». Я только усиленно молилась о том, чтобы Господь помог мне выдержать все, что мне предстояло перенести. Моя камера была для меня кельей, где я изливала мое сердце перед Господом. И я за всю мою жизнь не была так близка к Богу, как в те дни заточения. Каждый день я ожидала разрешения моей земной жизни.
Однажды, когда меня привели на допрос, в кабинете присутствовали все три следователя и еще два незнакомых лица. Один из них вынул из папки какую-то бумагу и стал читать вслух. Это был приговор моему мужу, которого осудили к высшей мере наказания... Мне стало плохо, и меня в полуобморочном состоянии отволокли в камеру.
Не знаю, как я могла выжить 216 дней в одиночке, на голодном пайке, будучи в положении, изнуренная частыми допросами... Но со мною был Бог.
9 августа 1940 года меня перевели в общую камеру. А через две недели состоялся суд. Я была приговорена к 5 годам тюремного заключения без права переписки и передач. Каждые два-три месяца меня перевозили из одной тюрьмы в другую. И так продолжалось все 5 лет.
Через 10 дней после суда в ночь на 5-е сентября 1940 года у меня родилась дочь Руфочка. Не было ни воды, чтобы обмыть ребенка, ни пеленок. Но одна из заключенных, которую в камере звали «мамой», проявила особую заботу обо мне и ребенке. Она порвала мое платье на пеленки, спеленала Руфочку и положила ее у моей груди.
С появлением ребенка поведение этих женщин резко изменилось. Прекратилась брань, которая иногда переходила в драки. И если кто-нибудь ронял нецензурное слово, другие тут же пресекали виновницу.
Прошел месяц. Администрация тюрьмы заинтересовалась моей Руфочкой. Вызвали в санчасть, осмотрев ребенка, признали девочку вполне здоровой.
На следующий день меня с моей малюткой перевели в Краснодарскую тюрьму и поместили в камеру чесоточных. Там было тесно и душно. Полунагие женщины разного возраста до крови раздирали свои тела, от раздражения извергая брань и проклятия. Втолкнув меня в камеру, надзиратель сказал с ухмылкой:
— До святости чесотка не пристанет — и захлопнул дверь.
Слышавшие эти слова женщины с любопытством смотрели на меня. С верхних нар раздался хриплый голос:
— Обследуйте новеньких насчет чесотки... В один миг меня окружили и «обследовали». Не видя признаков чесотки ни у меня, ни у ребенка, они с удивлением доложили старшей: «Чистые!»
Началось знакомство. Когда меня спросили, за что меня посадили, я рассказала им о своей вере во Христа. Они так поглощены были рассказом о Христе, Его жизни, распятии, воскресении и вознесении на небо, что забыли о своей чесотке.
Кто-то с другого конца камеры сказал:
— Видать, грамотная... Рассказываешь хорошо. Посмотрим, что ты скажешь через несколько дней, когда будешь рвать когтями свои бока...
Некоторые не могли удержаться от смеха.
Женщина с хриплым голосом, которая была у них за «старшую», пригласила меня с Руфочкой спать рядом с собой. Свободных нар не было.
Перед сном я слезла с нар и, обратившись к женщинам, сказала, что я хочу помолиться Богу за них и за себя. Никто не возразил. Я стала на колени и громко молилась Господу за себя, мою малютку, за каждую душу в камере и за начальствующих мира. Во время молитвы стояла полная тишина, и после молитвы все молчали, хотя никто не спал. Когда я снова взобралась на нары, моя покровительница, которую звали Натальей, спросила, сколько мне лет.
— С 9-го мая 26-ой пошел, — ответила я.
— Я на два года старше тебя.
Она поймала мой удивленный взгляд и сказала:
— Что, не похоже? Наверно, думала, что мне за 40? Да, промотала я свою молодость, рано сожгла ее в беспутной жизни; сама затоптала ее в грязь, как нераспустившийся цветочек...
Наташа замолчала. Я видела, как дергались ее плечи, она плакала. Мне хотелось ее как-то утешить, рассказать ей о Божьей благодати, о Его прощении. Я тихонько дотронулась до ее руки, но она отклонила мою руку и продолжала рассказывать с глубоким сожалением о том, сколько страданий она принесла своей матери, о своей безнравственной жизни, которая убила ее совесть и лишила ее человеческого лица перед обществом.
— Бог тебя любит, Наташа, — сказала я, — Он готов все простить тебе, если ты Его об этом попросишь.
— Нет, не простит меня Бог. Даже если бы Он меня простил, моя совесть не простит мне смерть моей мамы. Как она горько плакала, как просила остановиться, вернуться к чистой, честной жизни... Но я ничего не хотела слушать... Ее любящее сердце не выдержало, и она умерла... И вот она теперь похоронена в могиле, а я похоронена в стенах этой тюрьмы...
Тут она разразилась неудержимыми рыданиями. Слышны были всхлипывания других женщин. Я тихо молилась о Наташе и о тех, которых коснулась пробуждающая сила Святого Духа.
Рыдание Наташи начало затихать, я снова тронула ее руку и сказала:
— Это хорошо, Наташа... Я рада за тебя.
Она резко повернулась ко мне и не то с гневом, не то с недоумением спросила:
— Ты радуешься моему горю?!
— Нет, я радуюсь тому, что этими слезами глубокого сожаления ты размягчила свое сердце и приготовила его к новой жизни. Бог не оставит тебя.
Луч надежды блеснул в ее заплаканных глазах...
После трех месяцем моего пребывания в камере чесоточных, все были удивлены тем, что чесотка не коснулась ни меня, ни моей малютки, хотя гигиенические условия были ужасны. Не было возможностей мыть пеленки, купать ребенка. В камере была грязь и вонь. Всем хотелось подержать Руфочку на руках, чего я не запрещала. Я видела, как смягчались их лица от прикосновения к ней. Ее присутствие пробуждало у них материнские чувства. Ее качали на руках, пели ей колыбельные песни, утешая ее и этим утешались сами. Всякое мое слово было для них авторитетом. В камере стал заметен проблеск духовного рассвета. Благоухание Христовой благодати коснулось сердец этих потерянных людских душ.
В разное время возле меня собирались группы женщин, исповедовали свои грехи с горьким сожалением о своей порочной бессмысленной жизни. Слезы лились неудержимым потоком из глаз этих измученных проказой греха людей.
Однажды во время нашей беседы присутствие Святого Духа чувствовалось особенно сильно. Бледные лица отражали напряженное внимание и надежду, когда я рассказала им о заместительной жертве Христа.
Я предложила желающим помолиться Богу о спасении, повторяя за мною слова молитвы:
«Господи, прости мне все мои грехи, вольные и невольные. Благодарю Тебя, Христос, что Ты взял на Себя мою вину и наказание, отдавши Себя на смерть вместо меня. Я отдаюсь Тебе навсегда. Аминь»
После этой общей молитвы, полились личные короткие молитвы, обильно орошенные слезами облегчения и радости душ, вкусивших блаженство небесного мира. Еще несколько дней я была с ними, назидая в слове. Они запомнили наизусть несколько гимнов и любили их петь.
В начале января 1941 года меня перевели в Армавирскую тюрьму. Те же тесные камеры, тот же скудный паек, такие же искалеченные извращенной жизнью люди... Теперь я уже знала, что это был мой миссионерский труд, назначенный мне Богом.
Несколько раз я обращалась к властям с просьбой разрешить моим родителям взять к себе моего ребенка, но каждый раз получала отказ. Несмотря на все лишения и отсутствие санитарных условий, девочка росла здоровеньким и прелестным ребенком. Когда ей исполнилось шесть месяцев, тюремный врач дал ей укол от каких-то детских болезней. На другой день моей Руфочки не стало...
Смерть моей малютки вызвала страшное возмущение у женщин нашей камеры. Они кричали, ругали тюремщиков нецензурными словами, колотили в дверь...
Не знаю, чем это для них кончилось, так как меня и оттуда забрали. Меня отвели в дальний угол тюремного двора, дали в руки лопату и велели закопать труп ребенка. Когда я попросила сделать гробик, надзиратель пожал плечами и кивнул на кучу поломанных ящиков и коробок. Я кое-как смастерила гробик и положила в него тельце Руфочки. Омыв ее холодное личико своими слезами, я в последний раз поцеловав ее сказала:
— Прощай, дитятко мое... до встречи у ног Иисуса.
Сестра Лена замолчала. По ее скорбному лицу струились слезы. Она отерла их, подняла на меня глаза и, глубоко вздохнувши, сказала:
— Всего пересказать невозможно. Да и стоит ли?..
Меня освободили из тюрьмы 5 января 1945 года. Оказалось, что меня обманули следователи. Моего мужа не расстреляли, а осудили на 7 лет лагерей строгого режима. Он вернулся из ссылки вначале 1947 года. Бог дал нам троих сыновей и двух дочерей. Все они любили Господа и были примерными детьми.
В 1982 году Господь отозвал к Себе моего мужа. А в 1992 году я приехала в Америку и поселилась в г. Сакраменто. Я чувствую, что уже скоро придет конец и моего странствования на этой скорбной земле. Я благодарю Господа за то, что Он никогда не оставлял меня и давал мне силы нести мой крест.
Предчувствие Елены Григорьевны сбылось. Конец ее земного пути пришел 13 сентября 1996 года.
Господь взял ее в Свои небесные обители, где нет ни слез, ни страданий. Он сказал: «Истинно, истинно говорю вам: слушающий Слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (Иоан.5:24).