В.О. Вивсик «Дикая лошадка»

• Print

Details

Published: Sunday, 27 July 2014 17:52

«Ибо Я не хочу смерти умирающего, говорит Гос¬подь Бог, но обратитесь — и живите!» (Иез. 18:32).
С Божьей помощью я расскажу слышанное мною повествование брата по вере, Хохлова Ивана Михайловича, о его переживаниях в застенках НКВД.
Это было в 1937 году. В конце лета меня арестовали и я оказался в КПЗ, в камере-одиночке. Бог провел меня через горнило испытаний, через долину смертной тени, но не оставлял, а поддерживал и укреплял. Больше того, использовал меня как Свой инструмент, чтобы достучаться до затвердевших, окаменевших сердец грешников, сделать их способными принять Божию любовь.
Дело, которое следователь сочинил, я не подписывал, несмотря на изнурительные ночные допросы, издевательства и унижения. Однако, это не спасло меня от пресловутой 58-ой статьи.
Вскоре из одиночки я был направлен в камеру, в которой было невообразимо тесно. Я был поражен тем, что все были удивительно вежливы и уступчивы. Призрак смерти, витавший в этой камере над всеми, заставлял по-новому взглянуть на жизнь, увидеть ее ценность и уникальность. В ней находились люди самого различного происхождения и социального положения: рабочие и крестьяне, верующие и атеисты, священники и партийные работники разных рангов. Все жили надеждой на чудо...
Когда по внутри тюремной радиотрансляции начинали зачитывать очередной список приговоренных к расстрелу, в камере все замирали, напрягая слух и устремляя взор на черный рупор репродуктора, висевший на стене. Хрипловато, но членораздельно произносились фамилии, повергая в ужас названных.
На моих глазах в один миг побелели волосы у первого секретаря обкома одного из приволжских городов, когда он услышал свою фамилию. Но в тот же день было названо и мое имя... Сердце мое дрогнуло, в горле вмиг пересохло, на лбу выступил холодный пот...
Я обвел медленным взором бледные лица еще одиннадцати приговоренных. В камере царила могильная тишина. И вдруг среди этой жуткой тишины, оцепенения и страха как будто нежный голос прошептал мне: «Принеси в жертву Богу хвалу и воздай Всевышнему обеты твои, и призови Меня в день скорби. Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня». Эти слова из 49-го псалма наполнили мое сердце неземным миром и покоем. Страх отступил: я не забыт Богом, и в этот тяжелый момент моей жизни Он был рядом! И вновь я как будто услышал: «Спасай взятых на смерть и неужели откажешься от обреченных на убиение?»
И тут я впервые почувствовал острую ответственность за жизнь одиннадцати сокамерников, приговоренных к смерти. Вспомнились слова ап. Павла, что «для Слова Божьего нет уз». Я подошел к дверям камеры, повернулся лицом к смертникам и тихо, но внятно сказал:
— Я — христианин! Я верю в живого Бога, я верю в Его единородною Сына Иисуса Христа, я верю Библии, как Слову Божьему. Христос сказал: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить, а бойтесь более Того, кто может и душу, и тело погубить в геенне».
Окрепшим голосом я свидетельствовал им о спасении и любви Божией. Все молчали. Стены камеры своей серой массой, казалось, хотели раздавить горстку обреченных, несчастных людей.
Вдруг вялым, разбитым голосом бывший секретарь обкома сказал:
— Слушай, христианин. Ты так твердо веришь во всемогущего и всесильного Бога, но тебя, как и меня, атеиста, ждет пуля. Может ли твой Бог спасти тебя?
Я твердо ответил:
— Да! Но у Бога есть также план для спасения всех грешников. Он не желает, чтобы кто-либо погиб. Он хочет спасти всех. Кто знает, не для того ли Бог послал меня в эту камеру, чтобы засвидетельствовать и вам об этом, может быть, в последние часы вашей жизни, чтобы вы с верой обратились к вашему Спасителю и получили от Него прощение грехов и жизнь вечную?
На бледно-сером лице обкомовца появилась вымученная, страдальческая улыбка, его губы что-то шептали.
— Если верить всему, что ты тут говоришь нам, то мы должны быть счастливы, приняв девять граммов в затылок, — сказал другой. Его запавшие, заросшие щетиной щеки нервно подергивались.
В камере повисла гнетущая тишина. Казалось, сумрак адской ночи наполнял и без того мрачное помещение сомнением и неверием. Я почувствовал огромное желание воззвать в молитве к Богу и обратился к присутствующим:
— Друзья, я хочу помолиться. Вы не будете возражать?
Все по-прежнему молчали. Вдруг огромный детина, доселе не проронивший ни слова с той минуты, как услышал свой смертный приговор, заикаясь, прерывающимся голосом сказал:
— Дружище, я не знаю тебя, но, если ты говоришь о том Боге, о Котором так много говорил мне мой дедушка, которого забрали в тридцатом с концами, молись! Молись за меня, я знал Бога с детства, но противился Ему всю жизнь, до этого места. А теперь, в конце моего пути, я, как смиренный проситель, стою перед Ним.
Слезы потекли из его глаз, он застонал:
— Боже! О, Боже! Прости меня, грешника! Помилуй, прости!..
Я встал на колени и начал молиться. Я благодарил Бога за величайшую любовь, явленную миру в Иисусе Христе, за Его смерть на Голгофском кресте ради всех грешников, за обстоятельства, в которых Он находит и обращает к Себе заблудших и пропавших, за незабытые молитвы дедушки, теперь исполнившиеся. Я молился за каждого узника, за себя, а также за наших мучителей и палачей.
Открыв глаза, я был поражен: большинство заключенных стояло на коленях. Что это было? Страх перед смертью, или благодать Божия пробудила их сердца?
Чувствовалось, что Бог был рядом, страх и ужас отступили.
После молитвы в камере завязалась оживленная беседа. Казалось, стены расступились, и в камере стало светлее. Люди почувствовали утешение и ободрение в своем горе. Дух Святой совершал Свою великую работу...
Вдруг репродуктор щелкнул, зашипел и затем я услышал свою фамилию. «Ну, вот и все!» — мелькнуло в сознании.
Разговор в камере сразу оборвался. Я вновь опустился на колени, еще раз исповедался перед Господом, попросил прощения у своих притихших товарищей по несчастью, собрал все свои силы и как можно спокойнее сказал:
— До встречи у ног Иисуса Христа!
В следующее мгновение загремел замок, железная дверь открылась. За ней стояли три дюжих конвоира. Кто-то из заключенных крикнул:
— Держись, брат!
Однако, едва я сделал первые шаги по коридору, какой-то холод пронзил меня, моя внутренняя молитва прервалась, а ноги налились свинцом... Силы оставляли меня. И в этот момент я вновь будто услышал:  «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя, помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю». Эти слова из 120-го псалма, явившись, как имеющие силу и власть посланники Божии, укрепили меня и вновь восстановили мир и покой в душе. Я понимал, что отсчитываю последние шаги моего земного существования...
К моему удивлению, меня завели в просторный, светлый кабинет. За столом сидели два «гепеушника»: молодой лейтенант и капитан, лет тридцати, который, не обращая на меня внимания, листал лежавшую перед ним папку.
Не поднимая глаз, он заговорил:
— Гражданин Хохлов, по гражданской специальности ты числишься кузнецом. Так вот, есть у нас одна работенка для тебя. Если ты справишься с ней, то и мы поможем тебе, чем сможем. А работенка очень простая: нужно всего лишь подковать одну лошадку. Все четыре копыта. Ну, а мы тебе за это заменим расстрел на десять лет лагерей в Красноярском крае. Правда, лошадка наша немного с характером... Дикая, одним словом, но... — тут он впервые посмотрел на меня и ухмыльнулся: — Твой Бог, надеюсь, поможет тебе?.. Ну, так как?
Ухмылка застыла на его лице.
— Да, гражданин начальник, — ответил я спокойно. — Вы верно сказали: Бог мой поможет мне. Я готов выполнить ваше поручение...
При Карагандинском лагере была небольшая кузня. Сделав необходимые приготовления, мы отправились на конюшню, где была та самая «лошадка». Оказалось, это была вовсе не лошадка, а молодой, справный жеребец. Он никого к себе не подпускал, кусался и бил ногами всех подряд. Ухаживали за ним с особой осторожностью; кормили и поили с помощью длинного шеста.
Прежде, чем приступить к делу, я тут же, на виду у всех, преклонил колени и обратился к Богу. Может быть, Даниил, когда его бросали в львиный ров, молился так же, как я у этой клетки. Может быть, враги его так же издевались над ним, отпускали колкие насмешки, как и эти, в хромовых сапогах и фуражках с голубыми кантами. Но мне не было до них никакого дела, я молился Богу. Вдруг я почувствовал Его прикосновение, исполнившее меня силой и уверенностью. Я уже не сомневался в успехе. Поблагодарив Его, я встал с колен и направился к клетке.
Когда я вошел внутрь, наблюдатели, стоявшие поодаль, притихли, пристально следя за мной. Даже лейтенант, особо изощрявшийся в издевательских остротах, и тот смолк.
Я действовал уверенно и смело. Подойдя к жеребцу, я положил руку ему на спину. Он стоял смирно, не проявляя никаких признаков агрессивности. Затем мне пришлось сначала привести в порядок его стойло, так как здесь давно никто не убирал. Подобрав подковы, я отвязал жеребца, чтобы вывести во двор, где было больше места для главной работы. Бравые наблюдатели при этом не постеснялись увеличить зону безопасности; на их лицах уже не было заметно веселости.
Специального станка для подобного дела не было, и я просто привязал коня к небольшому столбику, оставшемуся от какого-то забора. В кармане у меня лежали три кусочка сахара; один из них я протянул жеребцу. Он осторожно взял его с моей ладони. Расчистив копыта, я подковал все четыре ноги, потом старательно почистил бока, шею, расправил роскошную гриву. Конь, видимо в знак благодарности, терся своей мягкой мордой, то о мои плечи, то о мою стриженую голову. В его больших круглых глазах светилась преданность и покорность, и своим необычным поведением он принудил меня расстаться с последним кусочком сахара. Заведя коня назад в клетку, я напоследок похлопал его по круто выгнутой шее и закрыл за собой дверь...
Меня отвели в тот же кабинет. Лейтенант и капитан были уже там. Капитан открыл папку с моим делом, что-то записал и сказал:
— Расстрел вам заменен десятью годами лагерей строгого режима. Это все, что можно сделать для вас в рамках закона... Мы готовим этап в распоряжение Красноярского ГУЛАГа...
— Гражданин начальник, разрешите мне сказать несколько слов.
— Говорите, — словно ожидая этого, сказал капитан.
— Гражданин начальник, сегодня в моей жизни был особенный день, в который Бог явил мне Свою величайшую милость, и вы все были свидетелями этого!
Сегодня Бог также обратился и к вам через этого дикого жеребца, смирённого Им... Да, Бог силен смирить гордого и надменного сердцем, и противостоять Ему никто не может. Никто! Пред Ним пишется памятная книга, и от очей Его не скрыта ни одна слеза страдальца, ни одна капля крови невинно казненного. Особенно дорога в глазах Его жизнь тех, кто страдает и умирает за имя Бога и Сына Его, Иисуса Христа!
Капитан нажал кнопку. Изменившимся голосом он приказал явившемуся сержанту отвести меня в общую камеру. О судьбе оставшихся в камере смертников я ничего не смог узнать...
Воистину, пути Господни неисповедимы!